Александр Кудрявцев - Я в Лиссабоне. Не одна[сборник]
К пятидесяти годам Элина до конца постигла «Философию в будуаре», переложила ее на русский и уже могла пофилософствовать на эту тему сама. Мужчин она изучила вдоль и поперек. Поперек и вдоль. К пятидесяти годам она уже не рассчитывала узнать о них ничего нового. Она получила в наследство от умершей тетки квартиру в Одессе и начала задумываться о том, кому оставить ее и ту, что на Войковской, после себя. Детей у Элины не было — сначала она не хотела, потом уже не могла. Она встала на табуретку, достала с полок вазы и вытряхнула из них засохшие цветы в мусорное ведро. Дюма и де Сад остались без дела. Они сидели в креслах лицом к лицу и скрещивали трости — читали вслух «Роман о Виолетте» и «Эжени де Франваль», споря, где лучше «раскрыта тема сисек». Эту фразу они вычитали в журнале, однажды брошенном на столик между креслами одним из любовников. Теперь старческими голосами они смаковали ее, уверенные в том, что не родился еще на свет человек, которому лучше них удалось раскрыть эту тему. Элина не принимала участия в спорах — истину она давно родила. Но по старой дружбе смахивала со стариков пыль.
Когда она засела за «Диалоги Пенисов», написанные неким молодым французом, не очень даровитым подражателем классикам, де Сад и Дюма брезгливо поморщились. Дюма задумчиво покрутил на выдающемся далеко вперед брюшке пуговицу с почерневшей позолотой, де
Сад заглянул в «Диалоги» из-за спины Элины, поводил наконечником трости по первым строкам и старчески затряс головой: тема сисек в диалогах не была раскрыта. Новый любовник не был хорош, два старика это понимали и даже подозревали, что тот употребляет Виагру. А настоящее искусство не нуждается в стимуляции. Элина с ними не спорила, не напоминая им о том, что сами они — уже который век творческие импотенты. Стоило ли? Хотя когда-то стояло. Те тоже помалкивали — придет время, и она сама поймет, что не все то золото… Прошло время, и она это поняла.
— Мы же говорили, — скромно напомнили ей де Сад и Дюма.
После молодого француза Элина окончательно убедилась в том, что на ее книжных полках больше не появится ничего сильнее фаллоса Гёте — ни на ее веку, ни на веку тех, кому достанется теткина квартира в Одессе. Фаллософия в будуаре, которым стала ее однокомнатная квартира на Войковской, больше ее не привлекала. Ничем.
Уже пятнадцать лет Элина выглядела на тридцать пять. Только между бровями залегали две мимические складки, когда ей на глаза попадались пустые вазы на полках. С некоторых пор ей казалось, что вазу она носит внизу своего живота. И с каждым днем это чувство усиливалось, будто ваза росла. Де Сад говорил, все это пустое. Пустыми Элина находила его слова. Ваза внутри нее была полой.
Врач — женщина, которая в тридцать пять выглядела на пятьдесят, — подтвердила, что внутри Элины — ваза. Она действительно увеличилась и продолжит расти до тех пор, пока живот Элины не сравняется размерами с брюшком Дюма. Тогда к нему пришьют старую пуговицу или вынут из него вазу.
— Но есть еще средство, — сказала врач, — Наполните вазу цветами. Лучше молодыми и свежими, с твердыми стеблями.
Де Сад снял с полки самую большую вазу, опустил в нее трость и постучал по донышку. Звук напомнил Элине плач по тетке. Трость де Сада была несгибаемой, но он уже давно не рвал в саду цветов. Хотя с первого взгляда определил, что женщина-врач никогда не дышала цветущими каштанами.
День рождения Элины приходился на зиму. Когда ей исполнилось пятьдесят, для свежих цветов был уже не сезон, а стебли сухоцветов тонули в быстро растущей вазе. Ни в «Эжени», ни в «Виолетте» о вазах не говорилось ни слова, возможно, потому, что героини до пятидесяти не доживали. Де Сад, который первым тонко подметил, чем пахнет каштан, вынужден был признать, что тема ваз в его философии совсем не раскрыта. Тогда он закрылся от тесного мирка однокомнатной квартиры старой газетой. То, что было изображено на ее страницах, в его время можно было только подглядеть.
Дюма-отец пытался найти средство для уменьшения вазы в трудах, оставленных потомками, но де Сад напомнил ему, что дама его сына не держала цветов в стеклянных сосудах. Она прикладывала камеи к груди и оттого умерла от чахоточной болезни, не дожив до пятидесяти. Из глубины пыльного кресла де Сад делал выпады тростью — бездарно писать о дамах с цветами, ничего не понимая в вазах.
— И если хотите знать, любезный, — де Сад потянул Дюма за пуговицу на животе, — зря мы искали философский камень раскрытия. Он валялся под ногами…
Де Сад ткнул пальцем в газету с желтыми страницами. Присмотревшись к тому, что раньше можно было только подглядеть, Дюма вынужден был признать, что тема сисек раскрыта окончательно. Но не французами.
Элина купила футболку, малую Дюма на два размера. Сама она тонула в ней, как сухоцвет в вазе. Шелковый пеньюар и чулки на подвязках, в которых во времена полных ваз она принимала гостей в будуаре, были брошены в кресла. Там же валялись теперь ненужные де Сад и Дюма. Они надолго погрузили чресла в глубины кресла, ища смысл для продолжения существования. Де Сад первым догадался носить чулок вместо ночного колпака.
На новой футболке спереди белым были нарисованы две ребристые подошвы. Можно было подумать, что кто-то встал большими ступнями на грудь Элины и оставил на ней след. Элина хотела, чтобы так думали. Она догадывалась, что молодым с твердыми стеблями нравится, когда им позволяют себя топтать. Усилием воли она дотянула до весны.
В широкой футболке Элина прогуливалась по парку знакомств, когда зацвел каштан. Никто бы не дал ей больше тридцати пяти. Де Сад и Дюма по обоим бокам оттеняли ее молодость. Она и смотреть не хотела на прохожих старше двадцати. Она искала Ромео, хотя сама в возрасте Джульетты не знала о существовании де Сада.
Она быстро перемещалась со скамейки на скамейку, из парка в парк. За пять минут она успела изучить несколько сортов свежей зелени. В правой руке она держала мышь. Грызуны — лучшие поводыри в паутине. Сплетение такой не смог предсказать даже Жюль Верн. В возрасте Джульетты Элина увлекалась этим французом.
— Не неси в дом заразу, — предостерегал ее из глубин Дюма, а де Сад говорил, что в его времена сифилис не лечился. Но в компьютере Элины была установлена надежная антивирусная программа.
Ромео искал вазу. Молодой и твердый, он боялся увянуть без воды. У него никогда не было вазы. Такого будуар Элины еще не видывал. Де Сад снисходительно усмехнулся, поправляя на голове чулок, — он-то видал виды. Элина написала Ромео, что у нее есть ваза. Как раз пустая.
Она устроила в будуаре генеральную уборку — выбила пыль из камзолов Дюма и де Сада.
— Убьет либидо, — мрачно проворчал де Сад, наводя трость на подошвы футболки. Снова послушная ученица надела под нее пеньюар. Она поняла, что изучила мужчин только поперек. Оставалось пройтись по ним вдоль.
Ромео пришел со шпагой — он был так молод, что охранял башню на площади красного цвета.
— Не бойся, — сказала с порога Элина.
Де Сад приготовился фиксировать события шариковой ручкой на своем левом бедре. Прежде он хотел писать кровью на простынях, но Элина прогнала его к Дюма, который в ожидании зрелища нервно крутил пуговицу на животе. Они нетерпеливо били тростями по ножкам кресел, пока Элина на кухне поливала принесенные Ромео цветы французским вином. Никогда раньше Ромео не был в будуаре. Этой весной его матери исполнилось пятьдесят.
— У меня есть большая ваза. В ней много раз стояли цветы, — сказала ему Элина, подводя его к простыням, на которых де Сад еще не успел написать ни строчки.
— Не бойся, — хором сказали ему Дюма и де Сад. Пока Элина умело ставила цветы в вазу, де Сад читал наизусть отрывки из «Эжени», Дюма — плакал. Цветы Ромео пришлись впору. Ваза внутри Элины начала уменьшаться. Теперь Элина выглядела на тридцать четыре. К пятидесяти годам она поняла, что молодые и свежие — тверже.
— Браво! — кричали из кресел Дюма и де Сад, делая ударение на втором слоге.
— Человек самодостаточен, — говорила вечером Элина, в пеньюаре расхаживая вдоль тесной комнаты. Она хотела ходить поперек, но кресла занимали слишком много места. Ромео ушел, а де Сад и Дюма, натянув на головы чулки, уже готовились ко сну.
— Человек — сам себе муж и жена, — философствовала Элина, продолжая прогулку. — Ему никто не нужен, кроме себя самого. Если любовник женат — это хорошо. Но не строить с ним планов на будущее — еще лучше. Человек — самодостаточен от природы…
Де Сад конспектировал сказанное на животе у Дюма. Дождавшись, пока тот поставит точку, Элина подвела итог: «Широкие футболки убивают либидо». Ромео носил сорок четвертый размер обуви.
Два раза в неделю Ромео приносил свежие цветы. Элина продолжала выглядеть на тридцать четыре. Вазу внизу живота она больше не чувствовала. Встречи не напоминали ей прошлое — у нее никогда не было любовников меньше двух. Теперь Ромео был один, но Элина уверяла Дюма и де Сада, что к нему не привязана. Встречи с ним прописаны врачом — она лечит вазу, а других сосудов, которые можно было разбить, в ней нет. В течение года Ромео приносил цветы и пил вино. Де Сад читал ему вслух на французском «Философию в будуаре», Элина перекладывала ее на русский. Дюма называл Ромео способным учеником. Когда Ромео встретил Джульетту, он преподал ей хорошие уроки.
